Я моргнула, пытаясь не потерять сознание, и поняла, что не могу вернуться к тому, что сказала. Он убьет меня.

– Понятия не имею. Но они уехали.

– Что ж, хорошо.

Я потерла лицо руками, когда он повернулся к двери и крикнул через плечо:

– Я скоро приду за тобой, малышка. Я преподам тебе хороший урок. – Он улыбнулся, глядя на дверь. – В следующий раз не жалуйся, ладно?

Я ничего не ответила, и он захрустел разбитым стеклом на полу и захлопнул за собой дверь. Она громко стукнула, отскочив назад в раму. Мои руки дрожали, шея болела. Только когда я встала, я поняла, что из ноги идет кровь, и когда я сняла ботинок, то увидела, что осколок стекла из разбитой вазы застрял внутри моего правого ботинка и вонзился в лодыжку. Он торчал, окровавленный, слегка поблескивая.

Я хотела, чтобы Эл была здесь. Не чтобы вынуть стекло из ноги, каким-то волшебным образом. Нет, потому что я знала, что уже совершила ошибку, солгала слишком много – и это не было похоже на ложь, которую я говорила себе или скрывала от Эл. Она знает, что делать, она всегда знала, и она будет действовать спокойно, все будет хорошо. Если я не смогу пойти в библиотеку или как-то еще найти газету, Эл найдет ее. Теперь я должна была это сделать. Я должна была увидеть сообщение в сегодняшней газете.

Стараясь сохранять спокойствие, я сняла ботинок и наклонила голову, положив оба больших пальца на гладкий свод стопы по обе стороны отверстия, пытаясь вытолкнуть осколок.

Это было трудно, потому что я все время думала, что упаду в обморок. Я ясно видела отверстие; есть что-то нереальное в постороннем предмете, торчащем из вашей кожи. Но мой разум продолжал скакать, погружаясь в себя, перегруженный вопросами, и мои руки были скользкими от пота, когда я пыталась двигать осколок. Я чувствовала, как он все глубже погружается в мою тонкую плоть, двигаясь под кожей.

Желчь подступила к горлу. Моя рука соскользнула, и в этот момент раздался стук в дверь. Он был громким – почти бешеным. Я попыталась встать и поняла, что не могу.

– Эл? Это ты?

В дверь забарабанили громче. Я подумала, что это не может быть он, только не это.

Страх сделал меня честной. Потом, конечно, я поняла, что это Миша или Михаил без ключей.

– Толкайте! – закричала я. – Она на защелке!

Видите ли, я была рада. Я скажу им: я все им объясню. Сейчас они пойдут и найдут объявление, и у меня будут неприятности, возможно, серьезные, но все можно будет исправить. С легким щелчком дверь распахнулась, и я посмотрела на фигуру в дверном проеме, со шляпой в одной руке, полуденный свет ворвался вслед за ней.

– Вот ты где, – сказал он. – Встань, когда я с тобой разговариваю.

Это был мой отец.

* * *

Вот как это произошло. У Ашкенази было двое детей, Валентина и Томас. Им было, соответственно, двенадцать и пятнадцать лет, и они остались с сестрой Миши, Анной, в Вене, четыре года назад, когда их родители отправились в Англию, чтобы устроить лучшую жизнь для них всех.

Первоначально Вена, этот космополитичный, либеральный город, была безопасным местом, чтобы оставить там детей. В прошлом году, с Аншлюсом и ухудшением ситуации, все изменилось. Той осенью десятки тысяч евреев бежали из страны. До Хрустальной ночи, той страшной ночи, когда сотни еврейских магазинов были разгромлены, а тысячи людей жестоко вывезены из своих домов в Дахау и другие лагеря, оставалось еще два месяца, но ситуация уже была ужасной: сентябрь 1938 года был последним шансом для любого еврея, желавшего выбраться из Вены.

Если бы Михаил и Миша увидели объявление или поговорили с Борисом, они бы знали, что визы готовы и что для их получения достаточно дать кое-кому на лапу: три визы, которые позволят отвезти детей и их тетю в Париж. Но они также должны были узнать, что ситуация уже на грани: квартиру Анны разграбили, их имущество украли, мужа Анны, одного из тысяч, увезли в лагеря смерти. Что Анна и их дети теперь прячутся в подвале дома старого друга: шестнадцать человек, в темном подвале, под землей, без света. Если бы Ашкенази действовали немедленно, они могли бы уехать в Париж в тот же день.

Но они не узнали, и поэтому произошла задержка на четыре дня.

Гремальты все организовали. Будучи известными венскими арт-дилерами, они поддерживали хорошие отношения с нацистскими офицерами, снабжая их контрабандными картинами, но в то же время тайно помогая бесчисленным евреям из Германии, Австрии, Польши, Чехословакии, используя свое влияние и доброе имя до тех пор, пока удача не иссякнет или их тоже не арестуют, в зависимости от того, что раньше. Гремальты были старыми друзьями и земляками Ашкенази, такими же беженцами из Вены: Михаил затащил Йозефа Гремальта обратно в поезд, когда тот упал, и с тех пор Гремальты говорили, что они перед ними в большом долгу.

Так вот, это они организовали визы. Нацистский офицер, которому они обещали взамен картину, тоже хотел денег, и Ашкенази должны были их дать. У Йозефа и Иветты Гремальт не было денег, у них были картины. Поэтому Михаил и Миша должны были ехать в Париж немедленно, как только увидят объявление. Они передадут деньги тамошнему мастеру, который телеграфирует их офицеру в Вену. Он выдаст визы, и Михаилу с Мишей останется только дождаться приезда детей и Анны в Париж и привезти их обратно в Лондон. Это было, как и все отчаянные планы, довольно просто.

Без ведома нацистов Гремальты сами планировали уехать в Америку. Они обманули слишком много людей; немцы становились подозрительными. Гремальты не могли долго ждать своих друзей. И вот в том утреннем выпуске «Таймс» было написано:

Так что звенья цепи должны были сработать, должны были держаться крепко. Анна, Валентина и Томас не могли долго скрываться; нацисты могли прийти и забрать их в любой момент.

Но Михаил и Миша так и не получили сообщение, первое звено в цепи, из-за меня. И когда Борис, исполняя свою роль, пришел на зов, я послала его – второе звено в цепи, которое могло бы спасти их всех.

Больше я их не видела. И об их местонахождении я ничего не слышала в течение многих лет, до того дня в книжном магазине на Чаринг-Кросс-роуд. Дождливый день, теплый книжный магазин, история многолетней давности.

* * *

Сначала мы мало о них разговаривали.

– Понимаешь, они ждали. Все то лето, ждали сообщения. Код. Я кое-что знала об этом… перед тем как я ушла от Бориса.

Я вспомнила Эл и себя, нашу шутку о том, что они самые худшие агенты большевиков, столь очевидные для всех, кроме них самих. Я сказала что-то о том, что они всегда были такими таинственными и мы думали, что они шпионы или преступники. Джинни нахмурилась, но потом ее лицо прояснилось.

– Значит, вы ничего не знали. Конечно, вы не виноваты, но я подумала, что вы могли донести. Они были очень расстроены. Они думали, что вы предали их.